Философские идеи трактата «Хуайнань-цзы»

«Хуайнань-цзы» 淮南子 переводится как «[Трактат] учителей из Хуайнани». Он был создан при руководстве, финансовой поддержке и непосредственном участии князя Лю Аня (ок. 180–122 до н.э.), владевшего землями к югу от реки Хуай (Хуайнань 淮南 означает – «к югу от Хуай») в Китае. Текст также известен под названиями «Хуайнань хун-ле» 淮南鸿烈 («Великое просветление из Хуайнани») или просто «Хун-ле» 鸿烈 («Великое просветление»).

Текст "Хуайнань-цзы" — Текст «Хуайнань-цзы»

Биография Лю Аня

Лю Ань 劉安 приходился внуком Лю Бану (256/247-195 до н.э.) – основателю династии Хань (206 до н.э.-220 н.э.), правившего в 206–195 годах до н.э. В возрасте 16 лет, после смерти своего отца Лю Чана 劉長, он стал князем Хуайнани — области к югу от реки Хуай. В «Исторических записках» («Ши цзи» 史記) Сыма Цяня Лю Ань предстает как политический интриган и заговорщик. Однако когда князья из рода Лю подняли восстание «Семи царств» против императора Цзин-ди (188-141 до н.э., правил с 156 до н.э.), недовольные политикой, направленной на сокращение власти удельных князей, Лю Ань, хотя и рассматривал возможность своего участия в этом мятеже, тем не менее, остался преданным двору.

После прихода к власти императора У-ди (156-87 до н.э., правил с 141 до н.э.), который приходился ему племянником, Лю Ань стал его советником. Однако в 122 г. до н.э., недовольный дальнейшей политикой против удельных князей, он поднял восстание, намереваясь занять трон У-ди. Его планы были разоблачены, и Лю Ань покончил с собой.

В «Хань шу» 漢書 («Книга [династии] Хань», цз. 44) Лю Ань выступает меценатом, литератором, географом, поэтом и музыкантом, советником У-ди, который высоко ценил его за литературные таланты и даже приказал написать комментарий к поэме «Лисао» 離騷 («Расставание в печали») Цюй Юаня (屈原, ок. 340—278 до н.э.). Рассказывают, что литературные способности Лю Аня были таковы, что за время между пробуждением и завтраком он мог сочинить утонченное произведение. После себя он оставил большое количество стихотворений.

Во дворце Лю Аня проживало несколько тысяч «гостей-приживальщиков» (бинь кэ 宾客) – ученых, астрологов, магов, гадателей, знахарей, артистов. С их помощью и при непосредственном участии Лю Аня и «Восьми бессмертных из Хуайнани» был составлен текст «Хуайнань-цзы», представленный императору в 139 г. до н.э.

Со временем личность Лю Аня обросла многочисленными легендами. Он стал почитаться как родоначальник гимнастики тай-цзи 太極拳. Рассказывали, что под руководством магов Лю Ань научился «удивительным приемам и необычным методам» и, став бессмертным-сянем, при помощи «восьми бессмертных из Хуайнани» вознесся на небо вместе со своей семьей и домашними животными.

Названия, авторы и структура «Хуайнань-цзы»

Первоначально трактат назывался «Хуайнань хун-ле» 淮南鸿烈 («Великое просветление из Хуайнани»), или просто «Хун-ле» 鸿烈 («Великое просветление»). Заглавие «Хуайнань-цзы» утвердилось только в период Суй (581-618).

Согласно хронике «Ивэньчжи» 藝文志, входящей в состав «Хань шу», текст «Хуайнань-цзы» состоял из 21 «внутренней главы» (нэй пянь 內篇) и утерянных к настоящему времени 33 «внешних глав» (вай пянь 外篇). Кроме того, существовали восемь «средних глав» (чжун пянь 中篇), также утраченные. Таким образом, ныне существующая версия трактата состоит из 21 главы-свитка (цзюань 卷).

Помимо самого Лю Аня, перу которого, по-видимому, принадлежат две первые и последняя главы, стилистически отличающиеся от остальных, авторами «Хуайнань-цзы» также следует считать и «восемь почтенных» («восемь бессмертных из Хуайнани»): Цзинь Чан 晉昌, Лэй Бэй 雷被, Ли Шан 李尚, Мао Бэй 毛被, Су Фэй 蘇非, Тянь Ю 田由, У Бэй 伍被 и Цзо У 左吳, о чем сообщает Лю Сян. Поэтому на русский язык правильнее было бы переводить название как «Философы из Хуайнани», во множественном числе.

В эпоху Хань к трактату были написаны несколько комментариев, озаглавленные «Хуайнань-цзы-чжу» 淮南子注. Их авторами были Ма Жун 馬融, Сыма Бя о司馬彪, Сюй Шэнь 許慎 и Гао Ю 高誘. Комментарий Ма Жуна полностью утерян, некоторые фрагменты комментария Сюй Шэня сохранились в трудах ученого цинского времени Сунь Фэнъи 孫馮翼, комментарий Гао Ю сохранился полностью. В эпоху Мин (1368-1644) появились комментарии Гуй Югуана 歸有光 и Цзяо Хуна 焦竑, в эпоху Цин (1644-1911) – Лю Тайгуна 劉臺拱 и Юй Юэ 俞樾. «Хуайнань-цзы» включен в даосский канон Даоцзан 道藏.

Названия первых 20 глав заканчиваются иероглифом сюнь 訓 — «заповедь, наставление» и «глосса, комментарий». По версии исследователя Цзинь Шэна (1983), этот иероглиф – рудимент комментария Гао Ю.

«Хуайнань-цзы» стоит в одном ряду с основополагающими даосскими текстами – «Дао-дэ-цзин» и «Чжуан-цзы». Некоторые главы развивают основные мысли, изложенные в «Чжуан-цзы», как, например, 11-я глава «Цису сюнь» 齊俗訓 или 2-я глава «Чучжэнь сюнь» 俶真訓, продолжают идеи главы «Циулунь» 齊物論 в «Чжуан-цзы». В то же время некоторые главы, например 9-я «Чжушу сюнь» 主術訓, содержит явно выраженные легистские идеи. Последняя глава обобщает содержание всех предыдущих.

Основные идеи трактата «Хуайнань-цзы»

Понимание Дао

Дао – центральная категория «Хуайнань-цзы». Уже в первых строках дается такое его описание:

Дао покрывает небо, поддерживает землю, простирает четыре стороны света, раскрывает восемь пределов. Оно высоко – беспредельно, глубоко – безмерно, обнимает собою небо и землю (Вселенную), сообщается с бесформенным. Бежит источником, бьет ключом. Пустое – постепенно наполняется, клокочет и бурлит. Мутное – постепенно очищается. Встанет между небом и землей и наполнит все пространство; ляжет между четырьмя морями и заполнит всю ширь. Раздает и не иссякает, и нет для него ни утра, ни вечера. Растянутое – покрывает шесть сторон, свернутое – не заполнит и ладони. Сжатое – способно расправляться, темное – способно быть светлым, слабое – способно быть сильным, мягкое – способно быть твердым. Натягивает четыре шнура, таит во рту инь-ян. Связует пространство и время, сообщает свет трем светилам. Жидкое, кашицеообразное, оно тонко и мало. Горы благодаря ему высоки, пучины благодаря ему глубоки, звери благодаря ему бегают, птицы благодаря ему летают, солнце и луна благодаря ему светят, звездный хоровод благодаря ему движется, линь благодаря ему бродит, феникс благодаря ему парит….

Далее подчеркивается, что дао, хоть и порождает тьму вещей, но не владеет ими. Все живет само по себе, не испытывая ни благодарности, ни обиды:

Те, что бегают и дышат, летают и пресмыкаются, в свое время рождаются и не испытывают благодарности; в свое время умирают и не испытывают обиды.

Дао подобно воде – такое же мягкое и податливое, но проникает повсюду и все сокрушает. И подобно воде питает все живое, ничто не может родиться без него:

В Поднебесной нет ничего мягче и податливее воды, но она велика беспредельно, глубока безмерно, простирается в длину бескрайне, волны ее безбрежны. Вдохнет, выдохнет, сожмется, разольется. Проникает в неизмеримое. Высоко в небе образует дождь и росу, внизу на земле все питает и увлажняет. Тьма вещей без нее не родится, сотни дел без нее не вершатся. Она обнимает все множество живого, но не знает ни любви, ни ненависти. Напитывает влагой все до мельчайших существ и не требует благодарности. Обогащает Поднебесную и не истощается, облагодетельствует простой народ и не несет урона. Течет неудержимо, не зная предела. Малая, а не зажмешь в ладони, бей – не поранишь, коли – не проколешь, руби – не разрубишь, жги – не горит. То течет, свободная, то бурлит, взбудораженная. Точит металлы и камни, наполняет собой всю Поднебесную. Разливается в краю, где нет форм, парит выше туманов, бежит, изливаясь, в долинах и руслах, бушует в бескрайних просторах. Имеет ли излишек или недостаток – небо и земля берут или отдают. Ее получает тьма вещей, и здесь ни первых, ни последних. Поэтому нет ни личного, ни общего.

В мире властвуют перемены. Они не являются чьим-то порождением, в них нет никакой целесообразности. Этот круговорот перемен бесконечен:

Колесо крутится не прерываясь; вода течет, не останавливаясь, начинаясь и кончаясь с тьмой вещей. Поднимается ветер, сгущаются облака, и ничто не остается безответным. Грохочет гром, падает дождь. Одно другому откликается бесконечно, [незримо, как явление] духов, [мгновенно, как] молния. Поднимаются драконы, слетаются луани. Вертится круг, вращается втулка. Один оборот сменяет другой. Отграненное и отшлифованное вновь возвращается в невозделанное.

Обретение дао зависит не столько от собственных усилий и желания, сколько от способностей, которые даны Небом:

Дао не обретается собственными усилиями и не от них утрачивается. Способному дано с избытком, y неспособного – нет и необходимого. Кто следует дао – приобретает, кто идет наперекор ему – терпит неудачу.

Космологические идеи

Корень Дао лежит в небытии/отсутствии у 無. из которого происходит бытие/наличие ю 有. Эта идея впоследствии будет актуальна в философии «сюань-сюэ» 玄學 («учение о сокровенном») и китайском буддизме:

… бытие рождается в небытии, сущее берет начало в пустоте.

В следующей главе это положение развивается дальше:

Было начало. Было предначало этого начала. Было доначало этого предначала начала. Было бытие, было небытие. Было предначало бытия и небытия. Было доначало этого предначала бытия и небытия.

Этот пассаж фактически повторяет отрывок из «Чжуан-цзы»:

Существует начало и то, что еще не начало быть началом, а также то, что еще не начало быть тем, что еще не начало быть началом. Существует бытие, существует небытие, существует то, что еще не начало быть небытием, а также то, что еще не начало быть тем, что еще не начало быть небытием.

Здесь Чжуан-цзы и авторы «Хуайнань-цзы» пытаются описать начало начал мира, то, что предшествует отсутствию/небытию (напомним, что термин «у» 無корректнее переводить именно как «отсутствие», потому что грамматически у означает мэй ю 没有, т.е. «не иметь», соответственно, ю 有 лучше переводить как «наличие»).

Далее неоднократно повторяется, что отсутствие предшествует наличию, вещи рождаются в отсутствии, например:

… вещи не могут не рождаться в небытии.

… не имеющее формы рождает имеющее форму.

Ведь пустота и небытие – жилище дао, равновесие и покой – сущность дао.

Исток вещей лежит в небытии/отсутствии, пустоте, тишине и покое:

То, что пестует природу вещей, — это тишина и покой, безмятежность и беззаботность; то, что пестует благо, — это гармония и радость, пустота и небытие.

Бытие и небытие взаимно переходят друг в друга:

Из небытия вступаем в бытие, из бытия – в небытие. Конец и начало не имеют грани, неизвестно, что их порождает.

В тексте можно найти немало эпизодов, где описывается происхождение мира. Например, глава 7 начинается словами:

Еще не было ни неба, ни земли, только образы и никаких форм. Темным-темно, черным-черно, смутно, пустынно, велико и безбрежно, обширно и глубоко, неизвестно, где его двери. Были два бога, одновременно рожденные. Они обозначили небо, позаботились о земле. Глубокое – неизвестно, где его предел, пространное – неизвестно, где ему конец. Затем произвели разделение на инь и ян, разъятие на восемь пределов. Твердое и мягкое образовались, и тьма вещей сформировались. Мутный эфир образовал насекомых, кристально чистый эфир породил людей.

В главе 14 формирование мира описано следующим образом:

Небо и Земля были в изначальном единении, все было хаотическим и простым и все вещи обладали полнотой, хотя еще не были порождены. Это состояние называется «Великим одним». Все произошло из этого единства, давшего каждой вещи ее особенности: птицам, рыбам и зверям… Если мы рассмотрим древнее Великое Первоначало, то увидим, что человек произошел из отсутствия/небытия и получил телесную оформленность благодаря наличию/бытию. Наделенное оформленной телесностью управляется другими вещами. Но тот, кто способен вернуться к тому, что его породило, и вновь обрести бесформенность, называется совершенным человеком. Совершенный человек тот, кто не отделен от Великого Одного.

Итак, как мы увидели в вышеприведенных отрывках текста, все сущее изначально находилось в состоянии Единства. Затем оно разделяется и появляется «тьма вещей», разделенных между собой. Наличие появляется из отсутствия, отсутствию же предшествует «отсутствие отсутствия» у у 無無, которое и есть Великое Одно, или Великое Единое (тай и 太一).

Учение о человеке и теория познания

Учение о человеке изложено в главе 7 «О духе» 精神訓 (правильнее было бы перевести «О семени и духе»). Дух 神 шэнь дан человеку Небом, а плоть – землей. Когда человек умирает, дух возвращается в небо, а тело – в землю:

… дух – принадлежность неба, а плоть – земли. Дух уходит в свои врата, а плоть возвращается к своему корню. Вот и все, что есть мое существование!

Небом дается не только дух, но и разум. Человек по своему внешнему облику выступает подобием Неба и земли (аналогичные взгляды мы увидим и у Дун Чжуншу):

Голова круглая – как небо, ступня прямоугольная – как земля. У неба есть четыре времени года, пять стихий, девять выходов, триста шестьдесят шесть дней (в високосном году – М.А.). У человека тоже есть четыре конечности, пять внутренних органов, девять отверстий, триста шестьдесят шесть суставов. Природе известны ветер и дождь, холод и жар. Человек также способен брать и отдавать, радоваться и гневаться. Желчный пузырь – это облака, легкие – эфир, печень – ветер, почки – дождь, селезенка – гром. Таким образом, человек есть часть троицы – небо, земля и человек. А сердце всему господин. Уши и глаза – это солнце и луна, кровь и эфир – ветер и дождь.

Основой жизни человека выступают кровь и пневма (энергия) ци 气. Подчеркивается, что если они «удерживаются внутри, не переливаясь вовне», то «желания и страсти сокращаются». Вследствие этого зрение и слух становятся ясными и способными «далеко простираться». Это и называется мудростью. Таким образом, мудрость, способность ясно видеть, напрямую связана с физическим состоянием человека.

Человек становится разумным, если его многочисленные желания побеждены, поступки не откланяются от должного поведения. В этом случае человек уравновешен и готов к постижению реальности.

Разумен – значит, все, на что смотрит, видит; все, что слушает, слышит; все, что делает, успешно завершает.

Жажда многого, стремление ко многому только вредит человеку:

Когда глаза и уши безудержно наслаждаются красками и пением, то пять органов приходят в волнение и не могут успокоиться.

Вследствие этого начинается волнение крови и ци, дух человека устремляется вовне и лишается внутреннего покоя, «приходят счастье и несчастье». Чтобы сохранить внутренний покой и прозорливость, нужно хранить чистоту и следовать простоте:

Пусть глаза и уши будут кристально-чисты и простираются до глубин таинственного, не поддаваясь соблазнам; пусть эфир и воля будут безмолвны и покойны, а желания умеренны; пусть пять органов сохраняют устойчивость и полноту и ничто не просачивается наружу; пусть разум хранит тело и не изливается вовне – тогда даже те, кто провидят в глубь прошлых веков и в даль будущих, не сравнятся с тобой! … нельзя допускать, чтобы разум истекал вовне.

И дальше мы видим почти цитату из §12 «Дао-дэ-цзина»:

Поскольку пять красок волнуют взор, пусть глаза не смотрят; пять звуков притупляют слух, пусть уши не внемлют; пять вкусов волнуют уста, пусть уста утратят вкус; поскольку принятие решения волнует сердце, пусть поступки станут легкими, как ветер.

В другом месте мы читаем:

Когда глаза непрерывно смотрят, рождается беспокойство; когда уши непрерывно слушают, рождается смятение; когда уста непрерывно говорят, рождается смута. Эти три заставы нельзя не охранять бдительно.

Отсюда делается вывод, что пристрастия и страсти вредят сердцу и эфиру, которые преждевременно истощаются и человек погибает раньше срока.

Только тот способен долго жить, кто может обходиться без даров жизни.

Тот, кто осознал единство мира, достиг гармонии, тот обретает бессмертие:

Для кого небо и земля – дом, кто держит за пазухой всю тьму вещей, дружит с творящим изменения, таит во рту совершенную гармонию, кто нашел свою пару в человеческой форме, тот обозревает все, постигает одно, знает и непознаваемое, а сердце его – бессмертно!

Мир – это череда перемен, над которыми мы не властны. Дао, творящее изменения, делает нас такими, какие мы есть, и потому бесполезно противиться этому. Жизнь и смерть – естественные составляющие бытия, и бесполезно бояться их:

Творящее изменения породило меня – я не останавливал, оно убивает меня – я не препятствую. Желая жить, я ничего не делаю, чтобы жить, ненавидя смерть, я не отказываюсь от нее. Презирая, я не впадаю в ненависть, ценя, я не радуюсь. Принимай то, что тебе отпущено Небом, будешь всегда спокоен.

Излишние эмоции вредят организму, более того, вредят благу и дао:

Скорбь и наслаждение – это зло для блага, радость и гнев – это вред для дао; любовь и ненависть – это ущерб для сердца.

Мудрец следует инь и ян: «В покое с инь закрывается, в движении с ян открывается», опираясь на небытие и пустоту, принимает все сущее, для него нет ни чужих, ни своих. Он предпочитает внутреннее внешнему, предпочитает простоту и недеяние и возвращается к простоте и безыскусственности. Он равно относится к жизни и смерти, которые не производят в нем изменений. Его воля и мысли сконцентрированы внутри и потому далеко проникают и объединяются с Единым. Он спонтанно, естественно откликается всем изменениям и действует в соответствии с ними, не навязывая свою волю:

Подобные ему (мудрецу, – М.А.) смиряют свои желчь и печень, отказываются от свидетельств глаз и ушей, концентрируют волю и мысли внутри, далеко проникают, объединяясь в одно с Единым. Находясь в покое, не знают, чем заняться; идя, не знают куда. Отправляются как в тумане, приходят, смутно сознавая, зачем. Форма такого подобна сухому дереву, сердце подобно угасшему пеплу. Забывает о пяти органах, пренебрегает плотью. Не учится, а знает, не смотрит, а видит, не действует, а свершает, не управляет, а все упорядоченно. Ощущая – откликается, вынужденный – движется, побуждаемый – идет, подобно отсвету, подобно тени. Ведомый дао, встречает вещи и естественно на них отвечает. Обнимает корень Великой чистоты и ничем не обременен, вещи его не тревожат. Невидимый, неслышимый, он пуст. Чистый и спокойный, он свободен от дум. Огонь горящих болот его не обжигает, сковывающий реки мороз не обмораживает,; громовой раскат, сокрушающий горы, его не пугает; ураган, затмевающий солнце, ему не вредит. Драгоценные сокровища, жемчуг и нефрит для него все равно, что мелкая галька; высокий вельможа, властный фаворит для него все равно, что заезжий гость; Мао Цян и Си Ши (великие красавицы древности, – М.А.) он не отличит от огородного пугала. Жизнь и смерть для него лишь превращение, а тьма вещей – как один род. Объединяет свое семя-цзин с корнем Великой чистоты и странствует за пределами бесформенного. Свое семя-цзин не посылает, свой ум не трудит. Объединяется с безыскусственностью Великого хаоса и устанавливается в центре Великой чистоты.

Владеет ли он Поднебесной или не владеет, обладает ли богатствами или не имеет их, есть ли у него жизнь, или настал его смертный час – для него все едино. Дух такого человека не меняется и не волнуется. Такое описание человека, познавшего Дао, напоминает аналогичные пассажи в «Дао-дэ-цзин» и «Чжуан-цзы»:

Великий муж спокойно бездумен, покойно беззаботен. Небо служит ему балдахином, земля – основанием колесницы, четыре времени года – конями, инь-ян – возничими. Оседлав облако, поднявшись над туманами, следует творящему изменения (т.е. дао). Ослабив волю, расслабив тело, в стремительном движении несется в Великом просторе. Где можно шагом, там шагом, где вскачь – там вскачь. Повелевает [богу дождя] Юйши оросить дороги, посылает [бога ветра] Фэнбо смести пыль. Молния служит ему плеткой, гром – колесами колесницы. Поднимается вверх и странствует в занебесном краю. Спускается вниз и выходит из ворот безграничного. Внимательно все осматривает и обозревает, возвращая всему полноту. Приводит в порядок все четыре угла и возвращается к стержню. Небо – его балдахин, поэтому нет ничего, чтобы он не покрывал. Земля – основание его колесницы, поэтому нет ничего, чтобы он не поддерживал. Четыре времени года – его кони, поэтому нет ничего, чтобы не могло ему служить. Инь-ян – его возница, поэтому нет ничего, что не было бы не предусмотрено. Стремителен, но неподвижен, мчится далеко, а не ведает усталости. Тело в покое, слух и зрение не истощаются. Откуда же знает он, где крепятся восемь тяжей и где проходят границы девяти сторон света? В руках у него рукоять дао, и потому он способен странствовать в беспредельном.

Мудрец, постигший Дао, пребывает в недеянии, безмолвен и невозмутим. Для него важно главное, корень, и он отбрасывает второстепенное – верхушку:

… мудрец пестует свой внутренний корень и не занимается украшением верхушки, хранит свой разум и сдерживает ухищрения своего ума. Безмолвный, пребывает в недеянии, но всему причастен; невозмутимый, не управляет, а все содержится в порядке. То, что называю «недеянием», означает не опережать хода вещей ; то, что называю «всему причастен», означает следовать ходу вещей; то, что называю «не управляет», означает не мешать естественному движению; то, что называю «все содержится в порядке», означает соблюдать взаимное соответствие вещей.

Он бесстрастен, неподвластен радости и печали. И поскольку чувства больше не трогают его, он приходит к внутренней цельности и гармонии:

Мудрец не делает своего тела рабом вещей, не нарушает гармонии страстями. Поэтому в радости не ликует, в печали не скорбит. Тьма превращений, сотни изменений вольно текут, ни на чем не задерживаясь. Я один, освобожденный, покидаю вещи и вместе с дао выхожу. Поэтому если обрел себя, то и под высоким деревом, и внутри пустой пещеры найдешь соответствующее своему естеству. Если же не обрел себя, то, будь хоть вся Поднебесная твоим домом, а тьма народа слугами и прислужницами, все будет недостаточно. Способный достичь наслаждения без наслаждения всегда наслаждается, а всегда наслаждающийся познает предел наслаждения…

Когда ничто не радует, не гневит, не несет ни наслаждения, ни горестей, то тьма вещей приходит к сокровенному единству.

Постижение Дао означает следование своему природному естеству, изменение вместе с переменами и сохранение своей сути:

Человек при рождении покоен – это его природное свойство. Начинает чувствовать и действовать – и тем наносит вред своей природе… Поэтому тот, кто постиг дао, не меняет природного на человеческое. Вовне с вещами изменяется, внутри не теряет своего естества.

Авторы противопоставляют природное, естественное и искусственное, человеческое. Последнее приводит к преждевременной гибели и утрате естества:

То, что называю небесным (природным), — это беспримесная чистота, безыскусственная простота, от природы прямое, белоснежно-белое, что никогда ни с чем не смешивалось; то, что называю человеческим, — это лукавство и хитрости, изворотливость и ложь, которыми пользуемся, чтобы угождать своему поколению, следовать толпе. У буйвола – раздвоенные копыта и рога; у коней ворсистая шерсть и цельные копыта – это от неба (природы). Опутать рот коню уздой, продырявить нос буйволу – это человеческое. Кто следует природному – странствует вместе с дао; кто идет за человеческим – тянется за толпой.

Идеал древности

Вслед за Лао-цзы и Чжуан-цзы, авторы «Хуайнань-цзы» видят идеал в далекой древности:

В век совершенного блага люди сладко смеживали очи в краю, где нет границ; переходили в безбрежное пространство, отодвигали небо и землю, отбрасывали тьму вещей, первоначальный хаос брали в качестве гномона и, поднимаясь, плыли в границах безбрежного. Мудрец вдыхал и выдыхал эфир инь-ян, а вся масса живого следовала ему в согласии. В те времена никто не наводил порядка, ничего не решал, скрытое от глаз все само формировалось. Глубокое-глубокое, полное-полное. [Первозданная] чистота и простота еще не рассеялись. Необъятная эта ширина составляла одно, а тьма вещей пребывала в ней в великом согласии. И тогда, хоть и обладали знанием Охотника, его негде было применить.

Затем начинаются эпоха Фу-си (считается, что правил с 2852 по 2737 до н.э.). И вместе с ней начинается упадок, причиной которого была жажда знания и, как следствие, утрата прежнего единства:

Тогда-то и появилось знание. Забрезжил свет, занялась заря, и все пожелали проститься со своим отроческим сердцем и, пробудившись, устремили взор в пространство между небом и землей. От этого их благо взволновалось и утратило единство.

Во времена Шэнь-нуна и Хуан-ди в Поднебесной был наведен порядок, даны названия и все получило «свой порядок и свое место». Но следствием этого стала утрата гармонии. При династии Ся (2070-1765 до н.э., не подтверждена) люди привязались к вещам и обратились вовне. А в конце Чжоу (1045.-221 до н.э.) «смешали Дао с ложью». Правда, в другом месте, наоборот, времена правления Шэнь-нуна превозносятся, а смута наступила позднее.

Критика конфуцианства, моизма и других учений

Почти слово в слово с Лао-цзы и Чжуан-цзы, критикуется конфуцианство, моизм и другие учения:

… конфуцианцы и моисты и стали разбирать, что есть дао, и рассуждать, разделились на последователей и принялись за споры. Тогда широкую ученость употребляли на то, чтобы ставить под сомнение мудрость, цветистую клевету – на то, чтобы привлечь побольше сторонников. Музыкой и пением, барабанами и танцами, оторочкой на одежде, Песнями и Преданиями покупали славу и известность в Поднебесной. Расплодили ритуалы, возвышающие и принижающие; обрядились в платья с поясами и шапки. Целые толпы людей не могут исполнить их выдумки, целых состояний мало, чтобы обеспечить их траты. Тогда люди потеряли разумение, обрядились в украшенные изображением линя-единорога шапки, устремились за выгодой, преисполнились самомнением. Каждый захотел пустить в ход свои знания и притворство, чтобы получить от своего поколения и «сверло» и «долото», заполучить имя и выгоду. И тогда простой народ бесконечной чередой покатился по склону порока и утратил корень своего единства. Таким образом природа и судьба погибали постепенно, и началось это давно.

Критика конфуцианства близка к изложенной в «Дао-дэ-цзине»:

Когда дао рассеивается, рождается [воплощенное] благо. Оно наполняет собой [плоть], и образуются милосердие и долг-справедливость. Милосердие и долг-справедливость устанавливаются – и дао и благо разрушаются.

В Дао-дэ-цзине» (§38) сказано так:

… Вот почему дэ появляется только после утраты дао; человеколюбие – после утраты дэ; справедливость – после утраты человеколюбия; ритуал – после утраты справедливости. Ритуал – это признак отсутствия доверия и преданности. [В ритуале] – начало смуты.

В другом месте в «Хуайнань-цзы» говорится следующее:

Ученики Куна и Мо, проповедующие миру искусство милосердия и долга-справедливости, сами превратились в деревянных кукол. Что уж говорить об их учении! И все потому, что искусство их направлено на внешнее. С помощью верхушек желать возвратиться к корню – такого не смог бы и Сюй Ю [советник Яо, отказавшийся принять престол, руководствуясь даосскими идеалами], не говоря уж об обычных людях.

Ошибка Конфуция и других ученых по мнению авторов «Хуайнань-цзы» заключается в том, что они борются не с причиной, а следствием: вместо того, чтобы вскрывать корень желания, они запрещают само желание, пресекают предмет наслаждения, вместо того, чтобы найти исток этого наслаждения. Поэтому-то самые способные ученики Конфуция прожили недолго.

Методы управления

В трактате содержатся рекомендации правителю относительно того, как нужно править. Лучшее правление – это правление на основе недеяния:

… дела в Поднебесной не нуждаются в управлении – они идут, следуя своей естественности.

Пребывать в недеянии, наставлять без речей – в этом заключается искусство владык…

Подвески, закрывающие глаза и желтые шарики на нитях, закрывающие уши, которые носили на головных уборах правители древности, были предназначены для того, чтобы ничего не видеть и не слышать. Правитель должен быть скрыт от остальных, не видеть и не слышать. Его дух покоен, но поскольку покоен, он знает все, что творится в Поднебесной:

Властитель пребывает в скрытом месте, в недоступном уединении, избегая и суши, и сырости; воздвигает во дворце двойные ворота, чтобы избежать зла и разбоя; не ведает ни о том, что происходит в захалустье, ни о том, как выглядят горы и озера. Его взор из-за полога не простирается дальше десяти ли, ухо не слышит дальше ста шагов. Истоки же постижения им Поднебесной в том, что то, что его питает, — обширно, что подносит ему чару – многолюдно. Так он, не выходя за дверь, знает Поднебесную, не выглядывая из окна – познает Путь Неба.

Вышеприведенный отрывок перекликается с §47 «Дао-дэ-цзин»:

Не выходя со двора, можно познать мир. Не выглядывая из окна, можно видеть естественное дао. Чем дальше идешь, тем меньше познаешь. Поэтому совершенномудрый не ходит, но познает [все]. Не видя [вещей], он проникает в их [сущность]. Не действуя, он добивается успеха.

Подчеркивается, что правитель не творит ни прекрасного, ни безобразного, ни злого, ни доброго. Он подобен Покойнику – главному действующему лицу в обряде жертвоприношения предкам:

Дао властителя подобно Покойнику на жертвоприношении звезде Линсин. Суровый, таинственный, безмолвный, сулит счастье, предвещает богатство. Тот, кто обрел это дао, не творит ни безобразного, ни прекрасного, не творит ни лживого, ни доброго.

Авторы выстраивают логическую цепочку, показывая, как связаны недеяние правителя и покой в Поднебесной и как из-за деятельного правителя возникает смута:

Искусство же правителя в том, чтобы пребывать в покое ради совершенствования себя; быть бережливым, чтобы вести за собой низших. Если он в покое, то низшие не волнуются; если он бережлив, то низшие не завидуют. Когда низшие приходят в волнение, начинается смута; когда народ начинает завидовать, добродетель оскудевает. Когда же начинается смута, то мудрые не занимаются делами правления; когда добродетель оскудевает, то храбрые не хотят умирать. Когда же властитель забавляется хищными птицами и дикими зверями, диковинками и редкостями, безудержно предается удовольствиям, не щадит сил народа, увлечен скачками, охотой, работает и отдыхает не вовремя, то и дела сотен чинов в расстройстве. Дел оказывается много, а имущества недостаточно. Народ в печали и горести, не хватает средств для поддержания жизни. А властитель любуется видами, открывающимися с высоких башен, глубокими прудами, резьбой и гравировкой, пестрыми узорами, узорчатым шитьем, драгоценностями и безделушками, жемчугом и нефритом. А налоги превышают всякую меру, и силы народа иссякают.

Достойный правитель подобен мастеру, который вытачивает дерево: он отбирает людей в соответствии с их способностями и каждому дает свое дело, с которым тот справится наилучшим образом, никого не отбрасывая:

… в лесных чащах нет такого материала, который можно было бы отбросить. Тем паче среди людей!

Здесь все явственнее начинает просматриваться легистская модель управления: государь должен опираться на талантливых подданных, а не пытаться все сделать единолично:

Государь, который не использует способностей подданных, а старается все делать сам, приходит к тому, что его ум день ото дня встречает все новые затруднения, и он один несет груз ответственности.

Поднебесную обретает тот, кто обрел себя, силой же оружия ничего добиться нельзя:

Неужели владеть Поднебесной непременно означает держать в руках власть, обладать могуществом, сжимать карающий скипетр и отдавать приказы и повеления? Я называю владением Поднебесной совсем не то. Обрести себя и все. Обретаю себя, и тогда Поднебесная обретает меня. Мы обретаем друг друга и навсегда завладеваем друг другом. Откуда же что-то возьмется между нами?

В другом месте говорится о том, что достойный обретает Поднебесную без усилий:

Достойный владеть Поднебесной достигает власти без помощи Поднебесной; достойный славы и имени обретает их, не домогаясь ни того, ни другого.

Правитель делает сердца подданных пустыми, а волю – слабой. И потому его слуги в меру своих способностей стремятся услужить. И поскольку правитель опирается на многих, для него нет ничего невозможного. При этом законы и установления не отбрасываются вовсе – при определенных условиях они способствуют успешному управлению государством. Более того, далее мы видим явное указание на необходимость применения законов в государстве, что свидетельствует о принятии ряда легистских идей:

Законы – это меры и весы Поднебесной, уровень и отвес для правителя. Законы устанавливаются для тех, кто их не соблюдает; награды устанавливаются для тех, кого должно наградить. С введением законов тот, кто действует, сообразуясь с мерой – награждается; кто недостаточно придерживается правил – того казнят. Почетное положение и благородство не могут облегчить наказания, а низкое положение и низкий род не могут отяготить его. Преступивший закон, будь он человеком достойным, должен быть казнен; следующий мере, будь человеком недостойным, должен быть признан невиновным. Таким образом, общему дао будет открыт путь, а своекорыстному – прегражден.

И далее мы читаем слова, которые, скорее, больше соответствуют легистам, нежели даосам. Так, чины, установленные в древности, были необходимы для того, чтобы не допустить произвола среди народа. Затем появляется правитель, в задачи которого входило ограничение деятельности чинов, пресекание самоволия. Затем над правителем были поставлены законы, чтобы ограничить деятельность последнего. Законы создаются не Небом и не Землей, а людьми, на основе правил. И только люди могут их исправить. Если закон не работает – это все равно, что его отсутствие. Поэтому в задачи правителя вменяется сначала проверить закон на соответствие нормам, а потом уже распространить по всей Поднебесной:

Гибнущее государство – это не то, в котором нет правителя, а то, в котором нет закона.

Авторы «Хуайнань-цзы» весьма критичны по отношению к людям: нет таких, которые любили бы доброе, радовались бы правильному, следовали бы закону не из-за страха перед наказаниями. Поэтому править низшими можно только на основе приказов. Но, тем не менее, все начинается с правителя:

… лишь тому, кто умеет налагать запрет на себя, народ повинуется.

Таким образом, отказаться от закона нельзя, это средство управления низшими. Отказ от законов сравнивается с попытками скакать на лошади без узды. Однако в применении законов и наказаний правитель не должен быть жесток. Он должен соизмерять налоги с возможностями народа:

Правитель, определяя налоги для народа, непременно должен сначала подсчитать урожай, размерить накопления народа, определить, каков урожай хлеба и овощей, а затем уж нагружать экипажи одеждой и едой, чтобы насытить свои потребности.

Мудрый правитель делает запасы, чтобы можно было безболезненно пережить неурожайные годы и стихийные бедствия. Более того, в идеале в государстве должен быть девятилетний запас продуктов. Именно от пищи в конечном итоге зависит благополучие государства и государя:

Пища – это основа народа, народ – основа государства, государство – основа государя.

Чтобы государство было процветающим, правитель должен следовать природным циклам, действовать в соответствии со сменой времен года, в нужное время санкционировать соответствующие работы. И тогда государство будет процветать. Здесь мы видим явные параллели с идеями Мэн-цзы. Ошибка Цинь Шихуанди, по мысли авторов «Хуайнань-цзы», заключалась в бездумной опоре на силу и закон, пренебрежение необходимостью внутреннего самосовершенствования:

Нельзя плетью научить злую собаку или строптивого коня – будь ты хоть И Инем или Цзао-фу. А вот когда злобные помыслы побеждены внутри, то и голодного тигра можно потрогать за хвост, не то что справиться с собакой или конем! Так, воплотивший дао отдыхает и неистощим, а полагающийся на расчет изнуряет себя, но безуспешно. Поэтому суровые законы, жестокие наказания – не занятие для тирана: кто щедро пользуется плетью, не обладает искусством дальней езды.

Правитель должен быть осторожен в милостях и карах. Творить милости также плохо, как и творить бесчинства, ибо творящий милости вознаграждает не имеющего заслуг, возвышает не имеющего трудов. И честно исполняющие службу от этого становятся нерадивыми:

Творящие милости рождают порок, творящие бесчинства порождают смуту. Когда в обычай входят порок и смута – это признак гибнущего царства.

… правитель не должен награждать неотличившихся слуг; слуга не должен умирать за не обладающего добродетелью правителя.

В целом, именно от правителя зависит, будет ли в Поднебесной царить гармония и порядок, или же хаос и смута:

Стоять в центре и ровно освещать все пространство меж четырех морей – и тогда толпа слуг будет держаться правды ради общего блага и никто не посмеет творить неправое, сто чинов явятся ко двору для отчета о ведении службы и их дела принесут им славу радетелей об общей пользе. Когда правитель совершенномудр, то чины напрягают все силы, порок и зло исчезают бесследно. Множество подвигов совершается ежедневно, и храбрецы отдают все силы ратному делу.

В последнем предложении мы видим новые нотки: «храбрецы отдают все силы ратному делу», что, по-видимому, связано с новыми запросами империи (напомню, что текст «Хуайнань-цзы» был представлен императору У-ди («Воинственному»), который совершил немало военных походов.

Выводы

Итак, мы рассмотрели основные положения учения, изложенного в собрании «Хуайнань-цзы». Текст довольно эклектичен и подчас противоречив. Если понимание Дао, мудреца в целом почти полностью повторяет идеи, изложенные в «Дао-дэ-цзин» и «Чжуан-цзы», то политическое учение вбирает в себя уже явные легистские мотивы, как, например, необходимость правления на основе закона.

♦ Перевод «Хуайнань-цзы»: Философы из Хуайнани. Хуайнаньцзы / Пер. Л.Е. Померанцевой. М., 2004