Гениальные произведения, в отличие от посредственных, порождают массу различных интерпретаций и толкований. Слушая «Крейцерову сонату» Бетховена, я поняла, что обязательно надо перечитать повесть «Крейцерова соната» Толстого. Их надо изучать именно в связке!
В «Крейцеровой сонате» Бетховена мне слышится вся гамма человеческих чувств, все неистовство человеческой души, ее стремление вырваться из удушающих рамок общественных установлений. А какие всепожирающие страсти бушуют в Позднышеве и в Толстом, который выразил в этой повести свое отношение к женщине! Василий Позднышев — это и есть Толстой. В нем бушует вся палитра чувств — от низкой похоти до жажды высокой любви и нравственности. Женщина для него притягательна и страшна одновременно, поскольку имеет над ним полную власть. С высоты сегодняшнего времени это выглядит сумасшествием. И потому он пытается всеми силами ее задавить; благо для мужчин в те времена, у женщин было мало прав. Идеал Толстого — «плодовитая самка», коей стала Наташа Ростова (ох, как разочаровывает меня этот финал «Войны и мира»). Все это переплетение чувств можно услышать в музыке.
Позднышев искал ту, которая будет для него олицетворением высшей нравственности, будет духовно близка ему:
… Многих я забраковывал именно потому, что они были недостаточно чисты для меня; наконец я нашел такую, которую счел достойной себя. Это была одна из двух дочерей когда-то очень богатого, но разорившегся пензенского помещика. В один вечер, после того как мы ездили в лодке и ночью, при лунном свете, ворочались домой и я сидел рядом с ней и любовался ее стройной фигурой, обтянутой джерси, и ее локонами, я вдруг решил, что это она. Мне показалось в этот вечер, что она понимает все, все, что я чувствую и думаю, а что чувствую я и думаю самые возвышенные вещи. В сущности же, было только то, что джерси было ей особенно к лицу, также и локоны, и что после проведенного в близости с нею дня захотелось еще большей близости…
Непонимание между супругами возникло уже в первые дни их совместной жизни, в медовый месяц. И с каждым годом оно становилось все сильнее. Чувство любви обратилось в ненависть, которая увеличивалась с каждым днем:
Отношения становились все враждебнее и враждебнее. И, наконец, дошли до того, что уже не разногласие производило враждебность, но враждебность производила разногласие: что бы она ни сказала, я уж вперед был не согласен, и точно так же и она. На четвертый год с обеих сторон решено было как-то само собой, что понять друг друга, согласиться друг с другом мы не можем. Мы перестали уже пытаться договориться до конца. О самых простых вещах, в особенности о детях, мы оставались неизменно каждый при своем мнении. Как я теперь вспоминаю, мнения, которые я отстаивал, были вовсе мне не так дороги, чтобы я не мог поступиться ими; но она была противного мнения, и уступить — значило уступить ей. А этого я не мог. Она тоже. Она, вероятно, считала себя всегда совершенно правой передо мной, а уж я в своих глазах был всегда свят перед нею.
И в конечном итоге все закончилось трагедией: Василий Позднышев, уважаемый человек, убил свою жену, заподозрив её в неверности с музыкантом, скрипачом Трухачевским.
Толстой, конечно, так поступить не мог. Но почти всю супружескую жизнь он унижал и изводил ту, которая жила ради него и обеспечивала прочный тыл. Чем больше я читаю о Софье Андреевне, тем больнее мне за нее. В школе нам внушали толстовский взгляд на нее, что, дескать, она не понимала талант гения, хлопотала о земных вещах, постоянно впадала в истерики и не давала свободы писателю. Но чего стоит только одна история, когда Толстой отказывался дать жене разрешение на операцию, ему предпочтительнее и возвышеннее казалась её смерть от огромной кисты; какое было у него разочарование, когда она выжила после хирургического вмешательства. Пока гений искал Бога и ходил в народ, она рожала (вопреки запретам врачей), кормила, воспитывала и лечила детей, на протяжении многих лет жила в состоянии вызванных многочисленными беременностями и кормлениями гормональных бурь, тащила на себе весь непростой быт огромного семейства, бесконечное число раз переписывала рукописи Толстого…
Но почему произведение Толстого все-таки называется «Крейцерова соната», а не как-то иначе? Музыковед Михаил Казиник в одном из своих выступлений заметил, что подлинная причина убийства Василием Позднышевым своей жены заключается в том, что эта женщина, которая казалась Позднышеву пустой, с которой он постоянно ссорился, начиная с первых дней супружеской жизни, родившая пять детей и раздражавшая его волнениями за здоровье детей — она оказалась прекрасной пианисткой, способной сыграть Крейцерову сонату. Это труднейшее произведение, требующее многих месяцев, даже лет репетиций. А тут его жена и приезжий скрипач играют ее практически без подготовки! Посредственность не смогла простить талант, кролик загрыз лебедя.
«Крейцерову сонату» нередко называют местью Толстого жене. Он не мог простить Софье Андреевне её чувства к композитору, пианисту Сергею Ивановичу Танееву. Но если вспомнить замечание Казиника, это произведение видится в другом свете. Рядом с мужчиной был большой талант, драгоценный камень, закутанный в покрывало самки. Вероятно, именно это Позднышев и увидел в своей жене в момент исполнения «Крейцеровой сонаты». Возможно, поэтому игра показалась ему столь неуместным в этот момент:
Они играли Крейцерову сонату Бетховена. Знаете ли вы первое престо? Знаете?! — вскрикнул он. — У!.. Страшная вещь эта соната. Именно эта часть. И вообще страшная вещь музыка. Что это такое? Я не понимаю. Что такое музыка? Что она делает? И зачем она делает то, что она делает? Говорят, музыка действует возвышающим душу образом, — вздор, неправда! Она действует, страшно действует, я говорю про себя, но вовсе не возвышающим душу образом. Она действует ни возвышающим, ни принижающим душу образом, а раздражающим душу образом. Как вам сказать? Музыка заставляет меня забывать себя, мое истинное положение, она переносит меня в какое-то другое, не свое положение: мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, чего я, собственно, не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу…
… А то страшное средство в руках кого попало. Например, хоть бы эту Крейцерову сонату, первое престо. Разве можно играть в гостиной среди декольтированных дам это престо? Сыграть и потом похлопать, а потом есть мороженое и говорить о последней сплетне. Эти вещи можно играть только при известных, важных, значительных обстоятельствах, и тогда, когда требуется совершить известные, соответствующие этой музыке важные поступки. Сыграть и сделать то, что настроила эта музыка. А то несоответственное ни месту, ни времени вызывание энергии, чувства, ничем не проявляющегося, не может не действовать губительно. На меня, по крайней мере, вещь эта подействовала ужасно; мне как будто открылись совсем новые, казалось мне, чувства, новые возможности, о которых я не знал до сих пор. Да вот как, совсем не так, как я прежде думал и жил, а вот как, как будто говорилось мне в душе. Что такое было то новое, что я узнал, я не мог себе дать отчета, но сознание этого нового состояния было очень радостно. Всё те же лица, и в том числе и жена и он, представлялись совсем в другом свете.
Его жена, которую он считал такой пустой, предстала перед ним совсем в ином свете, и этого не мог ей этого простить. Жена Позднышева не изменяла супругу физически. Это так. Но отчасти она изменила ему со скрипачом духовно: ведь музыка связывает двоих сильнее, чем плоть, ибо она — из горнего мира. Для Позднышева, жаждавшего идеальной любви, это было невыносимо.
Интересно, что после того, как в 1889 году Лев Толстой завершил «Крейцерову сонату», она была запрещена цензурой. Только лишь после личной аудиенции Софьи Андреевны у императора Александра III, повесть было разрешено опубликовать. Запрещена была она и Почтовым ведомством в США как неприличная.
© Сайт "Дорогами Срединного Пути", 2009-2023. Копирование и перепечатка любых материалов и фотографий с сайта anashina.com в электронных публикациях и печатных изданиях запрещены.
